Articles
Страх – плохой советчик
Published on: 5 January 2004
Источник: "Карьера", №1
Когда меня спрашивают, как я оцениваю то или другое уголовное дело с политической точки зрения, то обычно я произношу дежурную фразу: "Я адвокат и политикой не занимаюсь".
На самом деле, скажу вам честно, адвокат нередко занимается политикой. Ибо если понимать политику как отношения, в которые вступают люди по поводу завоевания и удержания власти, то с этой точки зрения многие громкие дела последнего времени, безусловно, в чем-то являются политическими. Другое дело, что, защищая своего доверителя, адвокат не имеет права обращаться к аргументации из области политики. Мне, например, ясно, что дела Платона Обухова, Тамары Рохлиной, Валентина Ковалева, Сергея Лисовского (говорю только о делах, в которых мне довелось участвовать) в той или иной степени имеют политическую окраску. Но, выступая в суде, я, естественно, не могу приводить доводы, не лежащие в сфере права, задавая, допустим, сакраментальный вопрос в духе левых изданий: кому выгодно, что генерал Рохлин был убит накануне планировавшегося массового выступления против режима Ельцина?
В политических делах адвокату следует избегать двух крайностей. Несомненно, адвокат не имеет права солидаризироваться с позицией обвинения. Гнетущее впечатление производит, например, речь адвоката Брауде на процессе правотроцкистского блока в марте 1938 года:
- Сейчас ждут вашего приговора вот эти господа, сидящие на скамье подсудимых, которые совершили ряд тягчайших преступлений, которые со дня революции боролись против своего народа, против рабочего класса, против партии, против независимости своей Родины.
Если отбросить мысль о том, что эти слова адвокат произнес под угрозой каких-то ужасных пыток или в состоянии гипнотического сна (сам он впоследствии утверждал, что его загипнотизировал Вышинский), то говорить такое он не имел права даже в тех тяжелейших условиях. Пусть покажется нескромным, но я бы не произнес подобных слов даже под угрозой истязаний. Я исповедую тот максималистский принцип, что для адвоката лучше быть уничтоженным в качестве некой биологической единицы, чем, предав свою профессию, самого себя, перестать существовать в качестве защитника людей.
В то же время судья Сергей Пашин справедливо замечает: адвокат призван защищать права доверителя, но не отождествляться с ним. Сошлюсь еще и на мнение А.Ф. Кони, который писал, что "дар свободного слова предоставлен адвокату для облегчения участи подсудимого и им не следует пользоваться для распространения преступных или противообщественных идей".
В этом плане дореволюционные адвокаты, выступавшие на политических процессах, случалось, допускали перехлесты. Приведу пример, быть может, не самый тривиальный. 30 ноября 1904 года в Особом присутствии Санкт-Петербургской судебной палаты слушалось дело об убийстве эсером Егором Созоновым министра внутренних дел Вячеслава Плеве, которое произошло 15 июля 1904 года. Великий адвокат Н.П. Карабчевский пытался оправдать действия Со-зонова, в том числе ссылаясь на абсолютно противозаконный и преступный "смертный приговор", вынесенный Плеве боевой террористической организацией.
Когда Карабчевский цитировал данный приговор, он фактически солидаризировался с ним, утверждая, что Плеве "заточил в тюрьму и послал в ссылку тысячи невинных людей, он сек и расстреливал крестьян и рабочих, он глумился над интеллигенцией, он инициировал массовые избиения евреев в Кишиневе и Гомеле, он задушил Финляндию, он теснил поляков, он влиял на то, чтобы возгорелась наша ужасная война с Японией". "Принимая трепетными руками бомбу", Сезонов, по словам его красноречивого адвоката (кстати, в реальной жизни человек предельно умеренных политических взглядов), "свято верил, что она начинена не столько динамитом и гремучей смесью, сколько слезами, горем и бедствиями народа. И когда рвались и разлетались в стороны ее осколки, ему чудилось, что это звенят и разбиваются цепи, которыми опутан русский народ". Неудивительно, что данная речь вдохновила террористов на новые подвиги.
Удивительно, скорее, другое. В суровое время борьбы с террором не на жизнь, а на смерть адвокат не подвергся никаким преследованиям со стороны властей за свое дерзкое выступление. Более того, его коллеги беспрепятственно отпечатали эту речь в одном экземпляре в лучшей типографии с прекрасными иллюстрациями и вручили Карабчевскому на юбилей. Поучительный, кстати, пример уважительного отношения к независимости адвоката. А вот революционные "бесы", придя к власти, вынудили впоследствии Карабчевского эмигрировать.
В заключение хотел бы заметить, что в деятельности адвоката органически сочетаются частный и публичный интерес: частный интерес конкретного лица, защиту которого осуществляет адвокат, и публичный интерес общества, связанный с обеспечением законности, прав и свобод гражданина. Из этого он и обязан исходить, принимая на себя дела с политическим оттенком. В таких делах страх - скверный советчик, а запальчивость - дурной помощник.
Когда меня спрашивают, как я оцениваю то или другое уголовное дело с политической точки зрения, то обычно я произношу дежурную фразу: "Я адвокат и политикой не занимаюсь".
На самом деле, скажу вам честно, адвокат нередко занимается политикой. Ибо если понимать политику как отношения, в которые вступают люди по поводу завоевания и удержания власти, то с этой точки зрения многие громкие дела последнего времени, безусловно, в чем-то являются политическими. Другое дело, что, защищая своего доверителя, адвокат не имеет права обращаться к аргументации из области политики. Мне, например, ясно, что дела Платона Обухова, Тамары Рохлиной, Валентина Ковалева, Сергея Лисовского (говорю только о делах, в которых мне довелось участвовать) в той или иной степени имеют политическую окраску. Но, выступая в суде, я, естественно, не могу приводить доводы, не лежащие в сфере права, задавая, допустим, сакраментальный вопрос в духе левых изданий: кому выгодно, что генерал Рохлин был убит накануне планировавшегося массового выступления против режима Ельцина?
В политических делах адвокату следует избегать двух крайностей. Несомненно, адвокат не имеет права солидаризироваться с позицией обвинения. Гнетущее впечатление производит, например, речь адвоката Брауде на процессе правотроцкистского блока в марте 1938 года:
- Сейчас ждут вашего приговора вот эти господа, сидящие на скамье подсудимых, которые совершили ряд тягчайших преступлений, которые со дня революции боролись против своего народа, против рабочего класса, против партии, против независимости своей Родины.
Если отбросить мысль о том, что эти слова адвокат произнес под угрозой каких-то ужасных пыток или в состоянии гипнотического сна (сам он впоследствии утверждал, что его загипнотизировал Вышинский), то говорить такое он не имел права даже в тех тяжелейших условиях. Пусть покажется нескромным, но я бы не произнес подобных слов даже под угрозой истязаний. Я исповедую тот максималистский принцип, что для адвоката лучше быть уничтоженным в качестве некой биологической единицы, чем, предав свою профессию, самого себя, перестать существовать в качестве защитника людей.
В то же время судья Сергей Пашин справедливо замечает: адвокат призван защищать права доверителя, но не отождествляться с ним. Сошлюсь еще и на мнение А.Ф. Кони, который писал, что "дар свободного слова предоставлен адвокату для облегчения участи подсудимого и им не следует пользоваться для распространения преступных или противообщественных идей".
В этом плане дореволюционные адвокаты, выступавшие на политических процессах, случалось, допускали перехлесты. Приведу пример, быть может, не самый тривиальный. 30 ноября 1904 года в Особом присутствии Санкт-Петербургской судебной палаты слушалось дело об убийстве эсером Егором Созоновым министра внутренних дел Вячеслава Плеве, которое произошло 15 июля 1904 года. Великий адвокат Н.П. Карабчевский пытался оправдать действия Со-зонова, в том числе ссылаясь на абсолютно противозаконный и преступный "смертный приговор", вынесенный Плеве боевой террористической организацией.
Когда Карабчевский цитировал данный приговор, он фактически солидаризировался с ним, утверждая, что Плеве "заточил в тюрьму и послал в ссылку тысячи невинных людей, он сек и расстреливал крестьян и рабочих, он глумился над интеллигенцией, он инициировал массовые избиения евреев в Кишиневе и Гомеле, он задушил Финляндию, он теснил поляков, он влиял на то, чтобы возгорелась наша ужасная война с Японией". "Принимая трепетными руками бомбу", Сезонов, по словам его красноречивого адвоката (кстати, в реальной жизни человек предельно умеренных политических взглядов), "свято верил, что она начинена не столько динамитом и гремучей смесью, сколько слезами, горем и бедствиями народа. И когда рвались и разлетались в стороны ее осколки, ему чудилось, что это звенят и разбиваются цепи, которыми опутан русский народ". Неудивительно, что данная речь вдохновила террористов на новые подвиги.
Удивительно, скорее, другое. В суровое время борьбы с террором не на жизнь, а на смерть адвокат не подвергся никаким преследованиям со стороны властей за свое дерзкое выступление. Более того, его коллеги беспрепятственно отпечатали эту речь в одном экземпляре в лучшей типографии с прекрасными иллюстрациями и вручили Карабчевскому на юбилей. Поучительный, кстати, пример уважительного отношения к независимости адвоката. А вот революционные "бесы", придя к власти, вынудили впоследствии Карабчевского эмигрировать.
В заключение хотел бы заметить, что в деятельности адвоката органически сочетаются частный и публичный интерес: частный интерес конкретного лица, защиту которого осуществляет адвокат, и публичный интерес общества, связанный с обеспечением законности, прав и свобод гражданина. Из этого он и обязан исходить, принимая на себя дела с политическим оттенком. В таких делах страх - скверный советчик, а запальчивость - дурной помощник.
